Все наши понятия, суждения, умозаключения, любые формы мыслей не обладают теми свойствами, которые присущи предметам и явлениям природы. Мысли нельзя ни увидеть, ни услышать, ни понюхать, ни попробовать на вкус. Сознание относится к объекту познания как единство противоположностей. Производность сознания от объекта познания характеризует единство идеального с материальным объектом познания, а качественное отличие идеального от материального — их противоположность. Это значит, что вопрос об отношении сознания к объекту познания решается в методологическом ключе закона единства и борьбы противоположностей.

В этом же ключе, надо полагать, должен решаться и вопрос об отношении сознания к мозгу как органу, выполняющему функцию познания. Его решение в истории философии оказалось более трудным и в значительной степени запутанным. Трудность в том, что человеческий мозг — это такой сложный «узелок», в котором завязаны факторы физические, химические, биологические, социальные, материальные и идеальные. И все их надо уметь различать. Наблюдать их невозможно — они невидимы. А потому отличать различные факторы можно только с помощью логического анализа. Стоит вопрос об отношении сознания не к любому мозгу, а только к специфически человеческому, способному отражать действительность в логических формах мышления.

Учет этой специфики позволяет объяснить сознание и материальную нейродинамику мозга как диалектическое единство противоположностей. Единство сознания и нейродинамики мозга в том, что сознание порождается материальными структурами мозга как органа познания действительности и существует в нем. Для выявления их качественного различия как противоположностей нужны критерии различения. Без соблюдения такого подхода, как нам думается, решение проблемы взаимоотношения материи и сознания будет обречено на неудачу. Такая неудача постигла в середине XIX в. немецких естествоиспытателей Л. Бюхнера, К. Фогта, Я. Мо-лешотта. Вопрос об отношении сознания к мозгу они решали по аналогии с отношениями других органов человеческого тела, в частности с тем, как печень выделяет желчь. А желчь, видимая и осязаемая, — вид материи. Решение вопроса по аналогии привело их к выводу: мысли — особый, «тончайший» вид материи, материальное явление. Неумение понять сознание и материальные процессы, протекающие в мозгу, как противоположности — вот что привело названных естествоиспытателей в плен внешней аналогии.

Сама постановка вопроса о первичности материи и вторичности сознания исключает сознание из объема понятия «материя». Если этот вопрос поставлен верно, дело теоретика — доказать его истинность. Все материалисты согласны с постановкой вопроса. А в его интерпретации среди материалистов до сих пор существует разноголосица. Ф. Энгельс оценивал интерпретацию Бюхнера, Фогта, Молешотта как упрощенный, вульгарный материализм. В советской литературе вульгарный материализм в ряде случаев осуждается на словах и пропагандируется на деле. В. Н. Сагатовский и И. П. Элентух, например, пишут, что «вульгарно-материалистическая трактовка сознания, отождествляющая его с вещественно-энергетическими аспектами отражения и не учитывающая его информационной природы, перестала быть предметом серьезной дискуссии». Они считают, что она преодолена в нашей литературе. Преодолена ли? Отождествления сознания с «вещественно-энергетическими аспектами отражения» не делали даже Бюхнер, Фогт, Молешотт. Они понимали, что сознание и энергетические процессы деятельности мозга не одно и то же. Опровергать их можно и нужно по вопросу: является ли сознание видом материи, материальным явлением?